BUSINESS WORLD SYSTEMATICS AS AN INEXACT SCIENCE

СИСТЕМАТИКА ДЕЛОВОГО МИРА КАК НЕТОЧНАЯ НАУКА

Серединский Евгений Иосифович

канд. экон. наук, Образовательно-консалтинговый центр «Аллиос»,

РФ, г. Москва

BUSINESS WORLD SYSTEMATICS AS AN INEXACT SCIENCE

Evgueny Seredinsky

Candidate of Economics, Educational and Consulting Centre “Allios”,

Russia, Moscow

Ключевые слова: корпоративное управление, стратегическое развитие, деловая психосистематика, приблизительное знание, нечеткая логика.

Keywords: corporate governance, strategic development, practical psychosystematics, approximate knowledge, fuzzy logic.

Наука, в своей борьбе за построение рационалистического мировоззрения, отбросила как ненаучный весь человеческий опыт внелогического познания [Налимов, 2018, с. 10]. Так, в классической науке идеалом правильного подхода является строгое мышление, подразумевающее точность, однозначность и согласованность словесных формулировок (высказываний, определений, позиций, положений, суждений) и математических формул и алгоритмов.

В систематике делового мира предлагается данные принципы не возводить в абсолют, т.е. следование им перестает быть не только самоцелью, но и гипотетически допускается их нулевая и даже отрицательная самоценность по меньшей мере в определенных исследованиях социогуманитарного характера, в том числе в сфере стратегического развития организаций.

В качестве альтернативного подхода предлагается развивать когерентное мышление, ориентированное, по определению, на работу в нелинейном мире, а значит, допускающее некоторое несоответствие вышеуказанным критериям. Когерентное стратегическое мышление – это мышление, нацеленное на работу в реальном («нелинейном») мире, который в свою очередь пребывает в перманентном движении [Серединский, 2016, с. 125]. Мир в движении и это имеет колоссальное значение для будущего [Колодко, 2014, с. 34].

При этом наука – это скорее способ мышления, чем запас знаний; если все читают одни и те же книги, то могут знать одно и то же; и попадать при этом в стандартное знание, поскольку знают столько же, сколько и другие, и думают так же, как они; а наука, которая создает новое знание – в том числе и экономическое, – требует прежде всего мышления; и в особенности нестандартного; поэтому надо читать разные книги; знание – воспроизведение, а наука – произведение, творение, акт добавления ценности к существующему запасу знаний [Колодко, 2009, с. 24, 25].

«Мне, во всяком случае, ненавистно все, что только поучает меня, не расширяя и непосредственно не оживляя моей деятельности» (из письма Гёте Шиллеру от 19 декабря 1798 г.) [Ницше, 2020б, с. 101]. Глубокое отвращение к тому, чтобы раз и навсегда успокоиться на каком-нибудь одном широком миропонимании (соблазнительность противоположного способа мыслить – не допускать самолишения привлекательности энигматического характера) [Ницше, 2020а, с. 25]. Человек в конце концов находит в вещах лишь то, что он сам вложил в них; это обретение называет себя наукой, а вкладывание – искусством, религией, любовью, гордостью [там же, с. 97].

В одной дисциплине за другой бегство от реальности становится столь всеобъемлющим, что ученые практически полностью упускают из вида то, что по идее должно быть предметом их изучения; это касается ориентированных на количественные и формальные исследования социальных наук, которые принципиально сосредотачиваются на каузальных объяснениях [Шапиро, 2011, с. 25]. Интерпретация при помощи причинности есть обман [Ницше, 2020а, с. 63].

Неизменное следование друг за другом известных явлений доказывает не существование «закона причинности» (эта старая мифология установила веру в «причину и следствие», после того как эта вера нашла прочную форму в словесно-грамматических функциях) [там же, с. 104]. На деле имеется не следование одного за другим, а происходит переход одного в другое; получается, речь по сути ведется о процессе, в котором отдельные, следующие друг за другом моменты обуславливают друг друга не как причины и следствия [там же].

Рассмотрим, к примеру, такой стратегический показатель эффективности бизнес-линии, как рентабельность продаж – ROS. В числителе отображается корпоративная прибыль (Profit), а в знаменателе выручка от реализации (Sales). Понятно, что Profit образуется из Sales: Profit=Sales–Expenses. Иными словами, Sales à Profit. Однако можно ли всегда однозначно говорить о качественном управлении компанией непосредственно в текущем периоде при высоком ROS?

Предположим, в предыдущие временные периоды много сил и средств вкладывали в развитие бренда центрального продукта. Актуальные маржинальные продажи будут тогда обусловлены не столько работой в некотором небольшом промежутке времени, сколько последовательным подходом из года в год. Соответственно, насколько правильно опираться на этот показатель, в частности, при начислении бонусов новым менеджерам продукта (обновленной команде)?

Допустим, также в прошлые годы благодаря эффекту масштаба создавали потенциал для последовательного снижения производственных издержек. В таком случае при расчете однопериодного ROS с течением времени может расти выручка от продаж при одновременном падении расходной части. Здесь получается, что растущий показатель прибыли обусловлен во многом именно успешной реализацией товаров и/или услуг.

В то же время рассмотрим вариант, при котором увеличение выручки определялось бы проеданием корпоративного потенциала. Такое могло быть при массированной рекламной поддержке на фоне латентного снижения качества продукции. Первые поставки при этом возможно носили завлекающий характер, тогда как далее ориентировались исключительно на «мимолетные» показатели отдачи на вложенный капитал. Разве в такой ситуации целесообразно рассуждать и про уровень прибыли, и про частную рентабельность в контексте их «позитивной предетерминированности» выручкой от реализации в конкретном периоде деятельности?

 «Правильность» следования одного явления за другим есть только образное мышление, изображающее дело так, как будто при этом исполнялось известное правило, а не просто констатация факта [Ницше, 2020а, с. 104]. Предпринимателям остается лишь изображать деятельность, которая якобы направляется в основном мотивами, сформулированными в их собственных планах на будущее, какими бы искренними и правдивыми они ни были (Дж. М. Кейнс) [Богл, 2013, с. 22].

Также и «закономерность»: мы находим формулу, чтобы выразить постоянно возвращающийся порядок следования (мы этим не открыли какого-нибудь «закона», еще меньше какой-нибудь силы, которая могла бы стать причиной этого повторения следований) [Ницше, 2020а, с. 104].

Вслед за экономикой идеи в науках о человеке моделируются с оглядкой на физику или на стилизованную версию того, что, по общему мнению, происходит в физике [Шапиро, 2011, с. 25]. «Механистическое понимание» не хочет ничего знать, кроме количества, но сила кроется в качестве; механистическое понимание, следовательно, может только описывать происходящее, не объяснять [Ницше, 2020а, с. 120].

Но это касается и многих интерпретативистских подходов, на которые сильно повлияли модные тенденции в гуманитарных науках, в особенности лингвистический поворот в философии и некоторые тенденции в литературной герменевтике [Шапиро, 2011, с. 25]. Последнее тем не менее совсем не случайно. В первой половине XX века при изучении человека, пожалуй, наиболее значительные результаты были получены в области семантики языка [Налимов, 2018, с. 10].

Разные теоретики имели разные представления о том, как подобное постижение может быть реализовано на практике, однако все они сходились в одном: следует прояснять социальные смыслы путем изучения лингвистических конвенций («языковых игр», по выражению Витгенштейна), в границах которых вынуждены оперировать люди [Шапиро, 2011, с. 31]. Социальная реальность тогда вытекает из конвенциональной лингвистической практики, ключ же к пониманию этой реальности лежит в восстановлении конвенций, что позволяет увидеть, как именно их используют люди, действуя в социальном пространстве [там же].

Ставшее общим местом положение о том, что язык и речевая деятельность относятся к общественным явлениям, представляет собой один из упрощенческих и недостаточно продуманных взглядов; признавать в языке социальное явление, каким он является в силу его использования людьми в качестве средства экстериоризации и передачи мыслей и чувств, и не видеть в нем собственно человеческого явления, т.е. внесоциального, заключенного в самом человеке, говорящем или не говорящем, но думающем, – это значит лишить себя всякой возможности познания его структуры [Гийом, 2010, с. 161, 162].

Мы верим в разум, а этот последний есть не что иное как философия «серых» понятий: речь построена в расчете на самые наивные предрассудки; мы вкладываем дисгармонию и проблемы в вещи, так как мыслим только в форме речи, а поэтому верим в «вечную истину» нашего разума (например, в субъект, предикат и т.д.) [Ницше, 2020а, с. 49]. Мы перестаем мыслить, как только отказываемся подчинять себя при этом принудительным формам языка; в лучшем случае мы можем лишь усомниться, имеем ли мы здесь границу, которую не можем перейти (разумное мышление есть интерпретирование по схеме, от которой мы не можем освободиться) [там же].

Мы еще не вышли за пределы привычки, которую навязывают нам среда и язык; субъект, объект, деятель и действие отделяются друг от друга (не забудем, что это простая семиотика, а не нечто реальное) [там же, с. 107]. Каждый, в итоге, делает выбор между диктатом языка и стремлением к реальности; повинуясь языку, каждое индивидуальное существование включается в классы, а те в свою очередь возводятся к универсалиям [Бразговская, 2012, с. 157].

Безграничное развитие формальной или, лучше – Аристотелевой логики как средства получения знания породило стремление к дихотомическому расщеплению всего наблюдаемого [Налимов, 2018, с. 10]. Исследователи нередко позиционируют себя как занимающихся интерпретацией в противовес объяснению, тем самым они увековечивают ложную дихотомию [Шапиро, 2011, с. 25-26].

Логика связана с допущением, что существуют тождественные случаи; на самом деле для того, чтобы мыслить и умозаключать логически, необходимо предположить, что это условие выполнено [Ницше, 2020а, с. 42]. В принципе экономика – не экспериментальная наука: в принципе, потому что нельзя людей с их экономическими проблемами поместить в пробирку и провести опыт, а потом на основе полученного теоретически поразмышлять (во всяком случае дело именно так обстоит с большинством явлений и процессов, являющихся объектом экономического изучения) [Колодко, 2014, с. 87].

Ведущим, регулирующим все процессы отражения у человека выступает словесно-логический «слой», уровень сознания; благодаря его организующей все содержание сознания роли человек может достаточно легко и свободно переходить от настоящего к будущему и прошлому, от начального момента деятельности к конечному и, наоборот, может приводить в систему свои представления о мире и о себе самом [Гримак, 2013, с. 56]. Система понятий есть творение человека, как и правила синтаксиса, определяющие ее структуру [Эйнштейн, 2013, с. 11].

Формирование и корректировка языковой картины мира могут зависеть от интенсивного употребления довольно ограниченного числа лексических единиц, которые, выступая первоначально как фоновые, по мере употребления их с нарастающей частотностью, обретают (хотя бы на какое-то время) статус ключевых (А.Д. Васильев) [Дзялошинский, 2012, с. 158]. Это не зависит всецело от их частеречной принадлежности: слово, являющееся служебным (незнаменательным), вследствие его высокой употребительности, способно стать чем-то вроде символа эпохи, при отсутствии лексического значения – получить чрезвычайную социокультурную значимость, но иногда, как ни парадоксально, в большей степени не потому, что обогащает смысл текста, а потому, что размывает его содержание [там же, с. 158-159].

Так, В.Д. Могилевский отмечает [Ксенчук, 2011, с. 220], что обоснованная претензия на междисциплинарный характер теории систем привела к необходимости использовать аппарат высокого уровня абстракции; однако, чем выше уровень абстракции, тем дальше путь до решения конкретных задач, требующих определенности как в постановке, так и в результатах; последним требованиям, к сожалению, указанные средства не удовлетворяют, так как не имеют в своем арсенале конструктивных методов именно из-за своей общности. Похоже на то, что специфика отдельных классов объектов (то, что их разъединяет) вносит гораздо больший вклад в понимание их функционирования, чем их принадлежность системам (тому, что их объединяет) [там же].

В языке записаны не только потребности мышления в непосредственный момент выражения, но, кроме того, и те, которые можно было бы назвать потребностями молчаливого мышления; язык создается, конечно, в нас, в ходе его использования, но также частично и вне использования, в течение того непрерывного глубокого раздумья, в которое всегда погружены мыслящие люди; думаю, что самая глубинная часть языка в гораздо большей мере зависит от постоянного глубокого раздумья человеческого мышления [Гийом, 2010, с. 68].

По Гюставу Гийому (теория психосистематики), главной характеристикой языка как системы является временнáя характеристика – язык включает в себя весь свой исторический опыт, будучи больше чем копилка элементов, среди которых попадаются архаичные; иными словами, язык есть собственная своя история; язык находится в потоке времени и несет этот поток в себе; Г. Гийом последовательно и настойчиво проводил в своем учении идею историзма; теория происхождения и развития человеческого языка разрабатывалась ученым в русле идей эволюционизма и стадиальности [Скрелина, 2009, с. 140–141, 156].

«Когда мы начинаем вглядываться в себя, в свою судьбу и в трагическую судьбу своей культуры, нам становится понятно, что мы не столько создаем новое, сколько изживаем прошлое, заложенное еще в культурах давно ушедшего. Бремя наследия прошлого – какими таинственными путями оно проникает в настоящее? Человек остается наследником всего прошлого, как бы ни было оно скрыто под покровом потока современных слов. И если мы хотим понять природу человека, то на него надо взглянуть во всем многообразии его проявления в прошлом. Так легче будет увидеть настоящее» [Налимов, 2018, с. 6].

Никаких суждений не могло бы быть, если бы среди ощущений не происходило некоторого рода выравнивания; память возможна лишь при непрерывном подчеркивании уже привычного, пережитого [Ницше, 2020а, с. 57]. Так называемый инстинкт причинности есть лишь страх перед непривычным и попытка найти в нем что-нибудь известное – поиски не причин, но известного [там же, с. 64].

В современной науке представление о том, что считается научным, сложилось под влиянием успеха развития точных наук; и в этой системе представлений почти не осталось места для науки о человеке [Налимов, 2018, с. 10]. Приходится еще раз подчеркивать, что сознательная, логически осмысливаемая жизнь человека базируется на неких базисных предпосылках, находящихся где-то на глубинных подсознательных уровнях психики (здесь подсознательность понимается в каком-то более глубоком смысле, чем это было у Фрейда) [там же, с. 7].

Хотя логицистские усилия и являются шаткими, если их анализировать с реалистических позиций, мы также показываем, что логицизм обрушивается в том числе и под своей собственной тяжестью – во многом по причине идеалистических амбиций его представителей в вопросах теории [Шапиро, 2011, с. 38]. Теории рационального выбора, если судить их по их же собственным критериям, по большей части выродились в утонченные упражнения по спасению универсальной теории от отрезвляющей встречи с реальностью [там же]. Сознание не есть руководство, но лишь орган руководства; действие всегда «бессознательно» (найденная путем умозаключения и представляемая причина проецируется, следует во времени) [Ницше, 2020а, с. 51, 36].

Современная культура приобрела удивительные средства для взаимодействия с человеком и для управления его поведением; усиление взаимодействия с человеком стало насущной потребностью для дальнейшего развития культуры, и вот здесь пришлось столкнуться с тем, что человек остается загадкой [Налимов, 2018, с. 10]. Всякий прогресс сводится к прогрессу сознательности; регресс – к увеличению бессознательности (бессознательность считается падением во власть страстей и чувств – озверением) [Ницше, 2020а, с. 52].

Также необходимо учитывать и морально-этическую сторону вопроса: предполагается, что принимающий решение объективный человек руководствуется разумом, а не сердцем, тем не менее допущение, что сердце и голову (разум) можно разделить, равносильно разделению на орла и решку только потому, что их разглядывают по отдельности [Акофф, 2002, с. 393].

Следует показать, до какой степени всё сознательное остается на поверхности: как поступок и его образ в сознании различны; как мало знаем мы о том, что предшествует поступку; как фантасмагоричны (в оригинале – фантастичны) наши чувства – «свобода воли», «причина и следствие»; как мысли и образы, как слова являются только знаками мыслей; какова непостижимость всякого поступка, поверхностность всякой похвалы и порицания; насколько то, в чем выражается наша сознательная жизнь, есть по преимуществу продукт вымысла и воображения; как мы во всех наших словах имеем дело с вымыслами (в том числе и аффектами) и как связь между поколениями людей зиждется на передаче и развитии этих вымыслов, в то время как, в сущности, истинная связь (путем рождения) осуществляется особыми, неизвестными нам путями [Ницше, 2020а, с. 130].

Коллективное сознание по К.Г. Юнгу – это господствующее мировоззрение (дух времени), складывающееся из общепринятых верований, предубеждений, установок и принципов данного общества или группы [Одайник, 2010, с. 28]. Коллективное бессознательное состоит из унаследованных инстинктов и форм восприятия или понимания, которые никогда не создавались индивидом и не требовались ему на протяжении жизни, но которые являются характерной чертой для целой группы [там же, с. 28]. Коллективно наследуемые формы восприятия и понимания Юнг называет архетипами; архетипы – это психические корреляты инстинктов; психологические архетипы входят в сознание только косвенно, через образы и символы, сообщая определенную форму коллективно наследуемому психическому содержанию; любое поведение неизбежно находится под влиянием архетипов [там же, с. 30, 31, 34].

Вопреки восхвалению теоретической строгости, которое нередко можно встретить в тезисах логицистов, мы показываем, как теоретики рационального выбора проваливаются в определении рациональности при формулировании гипотез, при детализации эмпирических следствий, а также при их опытном тестировании [Шапиро, 2011, с. 38]. Мы часто называем иррациональными людей, действия которых не способны предугадать и объяснить: никогда не встречался с проблемой, вызванной, как полагают, поведением других, которую можно было бы решить, признав, что эти люди иррациональны [Акофф, 2002, с. 395].

В рефлексии многих экономистов по поводу экономической теории отмечается, что способ построения экономического знания чрезмерно условен [Евстигнеев, 2009, с. 494]. Критические работы побудили задуматься над природой иррационального, в результате исследования которой выяснилось, что экономически иррациональное – это не просто «нелогичное»: поведение, кажущееся иррациональным с традиционной точки зрения, имеет в действительности сложную структуру и определенный набор обуславливающих его факторов [там же, с. 485]. После того как схлынула волна «нелинейной» риторики, экономисты начали ощущать подлинную методологическую потребность в инструментах теории самоорганизации [там же, с. 495].

Обсуждается вопрос об опасном доминировании логического структурирования сознания в современной западной культуре; в то же время отмечается, что современная техника, изменяя среду обитания – полеты в космос, длительное пребывание в море, особенно под водой, и пр., – провоцирует прямое вхождение в измененное состояние сознания (изложенный материал приобретает инженерно-психологическое звучание как в плане сознания, так и в плане обсуждения проблемы искусственного интеллекта) [Налимов, 2018, с. 5]. Объективность является научным идеалом, к достижению которого особенно сильно стремятся специалисты по менеджменту; хотя значение слова не вполне ясно, объективность обычно понимают как «хорошую вещь» (по выражению Винни Пуха) [Акофф, 2002, с. 392].

При попытке теоретического осмысления всего многообразия фактов, относящихся к проявлению сознания человека, приходится строить теории, которые никак не могут согласоваться с общемировоззренческими представлениями, возникшими при развитии точных наук [Налимов, 2018, с. 11]. Все это верно, если нужно подчеркнуть, что на упрощенных описаниях нельзя останавливаться, но абсолютно неверно, если имеется в виду «неполноценность» или «ненаучность» упрощенных описаний, ибо без них невозможно движение науки вперед (в оригинале также – «, а попытки просто перескочить этот «скучный» этап всегда приводили к провалу») [Ревзин, 1967, с. 24].

«Высшей формой развития науки считается объяснительная теория, дающая не только описание, но и объяснение изучаемых явлений. К построению именно таких теорий стремится каждая научная дисциплина. Иногда в наличии подобных теорий видят существенный признак зрелости науки: дисциплина может считаться подлинно научной только тогда, когда в ней появляются объяснительные теории» (Философский энциклопедический словарь, 1983) [Ложкин, 2012, с. 113, сноска].

Ошибочно полагать, что объяснения являются научными лишь в том случае, если они вытекают из единой общей теории, которая затем вынуждает исследователей каждую проблему конструировать так, чтобы она втискивалась в понятия, совместимые с данной теорией [Шапиро, 2011, с. 48]. Антиредукционистские принципы, которые заключаются скорее в стремлении к построению общей теории, чем в принятии ее за нечто само собой разумеющееся до всякого эмпирического изучения, вполне могут подразумевать описания, соотносящиеся с теорией, но (в оригинале также – ни в коем случае) не ведомые ей [там же].

Если мы находимся на позициях реализма, то становится очевидным, что и бихевиоралистские, и интерпретативистские подходы представляют собой бегство от реальности, даже несмотря на то, что их сторонники нередко лишены амбиций создателей общих теорий [там же, с. 37]. Даже у рационально мыслящего человека размытыми являются как все его ценностные суждения, так и вообще смысловые содержания слов, включая и научные понятия [Налимов, 2018, с. 10].

Чрезвычайно опасно, занимаясь экономикой, переключаться с высокоабстрактного уровня на прикладные вопросы так, как будто научные понятия являются непосредственными элементами реальной жизни (Спиноза писал, что понятие собаки не лает, но тем не менее оно полезно для понимания реальной жизни, где собаки лают и даже кусаются, если мы понимаем, как этим понятием пользоваться): не стоит путать реализм с реальностью [Сапир, 2003].

Принятие существующей реальности является основой эффективного управления; знание современных условий, перспектив их изменения, умение применять современные методы управления в существующей реальности, умение обезопасить свой бизнес – основа успеха и достижения поставленных целей [Богалдин-Малых, 2002, с. 3, 7]. При этом признанные профессиональным сообществом и оттого незамечаемые отдельными исследователями допущения не просто упрощают экономическую действительность, что неизбежно и в конечном счете плодотворно в любой науке, но ставят экономическое знание и его «реальный» коррелят в неопределенное взаимное отношение [Евстигнеев, 2009, с. 494].

Никого, если не считать прорицателей и гадалок, не спрашивают столько о будущем, как экономистов (это тем более поразительно, что мало кто так часто ошибается, как они, не только в вопросах настоящего, но и в отношении более или менее известного прошлого) [Колодко, 2014, с. 66]. Когда идет разговор о будущем, легко запутаться, потому что смешиваются фантазия с желаниями, прогнозы с проектами, ожидания с экстраполяцией, видение с иллюзиями, планы со стратегией (список можно продолжить, причем не все из этих понятий относятся к области экономики, занимающейся будущим) [там же, с. 68].

Соответственно, рождается вопрос [Налимов, 2013, с. 27], особенно интересный в контексте стратегического проектирования: обладает ли наука прогностической силой. Принято считать, что прогноз – это одна из прерогатив науки. Выражение «научно обоснованный прогноз» стало звучать как заклинание, хотя его смысл далеко не всегда ясен, поскольку сам термин «прогноз» весьма полиморфен [там же]. Будущее всегда непредсказуемо; и уж совсем бессмысленно что-либо предсказывать в критические, переломные моменты; пытаясь в такие моменты заглянуть в будущее, мы скорее стремимся отдать себе отчет в том, как будут выглядеть те новые проблемы, с которых начинается будущее, а не в том, как они будут решены [там же, с. 15].

Предсказание конкретных событий – это необыкновенно завышенный стандарт для большинства социальных наук (если сужать исследовательскую повестку до того, что может быть предсказано, тогда есть все шансы угодить в ловушку ориентации на метод, что просто по определению вынудит нас изучать банальнейшие проблемы); нам не следует особенно увлекаться прогнозами, однако это не означает отказ от теории [Шапиро, 2011, стр. 11, 22]. Построить теорию – это значит понять в самом высоком смысле: теория – это высшая степень понимания; отсюда вытекает необходимость завершать понимание вещей построением теории [Гийом, 2010, с. 44].

Рассуждая формально, мы должны признать, что прогноз – это всегда экстраполяция и ничего больше; при этом ситуация здесь такова, что из наших весьма размытых представлений о механизме, действовавшем в прошлом, мы хотим получить четкие и вполне определенные представления о будущем [Налимов, 2010, с. 287]. Так, никто не сумеет перенести из будущего в настоящее того знания, которое создается на основе опыта и его теоретических обобщений; поэтому должны опираться на знание из прошлого для воздействия на формирование хозяйственных процессов в будущем [Колодко, 2009, с. 341].

Есть и более серьезная трудность: в силу сложности прогнозирования в гуманитарных науках чрезмерное увлечение прогнозами может заставить исследователя сконцентрироваться на тривиальных, но удобных вопросах и далее оттачивать ответы на них вплоть до трех цифр справа от запятой [Шапиро, 2011, с. 49]. Ученый может начать бесконечно оттачивать свои инструменты прогнозирования, которые так никогда и не будут пущены в оборот; каков результат?; чрезвычайно сложно устроенные часы, которые не тикают и не показывают время [там же].

Невозможно предсказать массу будущей конкретики, неизбежных инцидентов и случаев в экономической работе, о приближении которых нет и понятия (невозможность или ограниченная возможность предвидеть расширяет поле неуверенности и нестабильности условий ведения хозяйственной деятельности) [Колодко, 2014, с. 67]. В прогностике сопоставление с реальным миром возможно только в тот момент, когда прогноз должен осуществляться: в момент его формулировки он принципиально непроверяем и, следовательно, в своей самой общей постановке не имеет статуса научности (с позиции естественных наук); и все-таки прогнозируют [Налимов, 2010, с. 287].

Почему мы понимаем друг друга, когда говорим на языке, слова которого полиморфны? [Налимов, 2015, с. 15]. Всякий раз, когда нужно привести пример надежных и точных умозаключений, ссылаются на математику [Клайн, 1984]. В настоящий момент положение дел в математике можно обрисовать примерно так: существует не одна, а много математик, и каждая из них по ряду причин не удовлетворяет математиков, принадлежащих к другим школам [там же].

Обычно математические противоречия принято называть парадоксами – эвфемизм, позволяющий тем, кто его использует, обходить молчанием кардинальное обстоятельство: там, где есть противоречия, там нет логики [там же]. В науке можно говорить об относительных степенях приближения, не имея совершенной теории [Фейнман, 2014, с. 34].

Итак, нам надлежит выяснить, почему, несмотря на шаткие основания и взаимоисключающие теории, математика оказалась столь непостижимо эффективной [Клайн, 1984]. Математика имеет и еще одну приятную особенность: четкая математическая формулировка позволяет отчетливо ставить вопросы, обращенные к глубинам сознания (так рождается творчество) [Налимов, 2015, с. 22].

Существуют научные вопросы, которые человеческий разум не смог бы перед собой поставить, если бы бесспорная преднаука представления, каковой является язык, не предполагала бы для них в себе места; это замечание может пролить свет на деликатный и дискуссионный вопрос об интуиции в математике – ее источник находится, очевидно, в языке [Гийом, 2010, с. 154].

Да, математика, конечно, искусство, но в то же время еще и наука, в силу своей предельной строгости (хотя в приложениях математика все же может потерять свою строгость, обращаясь в чистое искусство) [Налимов, 2015, с. 22]. Математика делает мысль четкой и, соответственно, сурово требует аксиоматического обоснования при построении концепций [там же, с. 21].

При этом существует точка зрения [Хомский, 2005, с. 161], согласно которой, в формальных языках нет четко установленного синтаксиса, а есть просто множество правильно образованных выражений (напр., реальны теоремы, а не аксиомы, – последние есть лишь один из многих способов их описания); тот же компьютерный язык – это выражения, а не характеризующая их конкретная вычислительная система; а естественный язык так не работает; в нем есть что-то, что находится в голове, и вот это-то и есть вычислительная система; генеративная система есть нечто реальное, генерируемые же высказывания – это своего рода эпифеномен [там же, с. 160-161].

Всё поведение человека, в том числе и его научное мышление, может быть описано только в системе вероятностных представлений (здесь понятию «вероятностный» мы придаем самый широкий смысл); но наука в своей основе все же остается антивероятностной; так, во всяком случае, построены все школьные программы преподавания и большинство вузовских программ [Налимов, 2018, с. 10]. К слову сказать, существуют труды, в которых теория вероятностей, по сути дела, является обобщением нечеткой математики и прямо противоположные работы, где утверждается ровно обратное. Более того, также стоит отметить, что, наряду с нечеткой логикой, прорабатываются и иные варианты альтернативных неклассических теорий (логика многозначная, логика двойственная и др.), позволяющие строить «нелинейные» мысли, в том числе учитывать темпоральный фактор.

Нечеткость, неточность, размытость – термины, свойственные формулировке математической модели социальной (в оригинале – физической) системы, определяющей возможности тех или иных значений ее параметров и их взаимозависимостей; в этих терминах отражается как характер представлений исследователя о социальной (в оригинале – физической) системе, так и присущие ей свойства [Методы нечеткой и неопределенной нечеткой математики].

При «стандартном» построении математической модели исследователь не имеет средств для формального выражения своего мнения по поводу адекватности модели изучаемого объекта, средств его изучения и основанных на модели выводов [Неопределенные нечеткие модели и их применения].

Неопределенность, неясность – термины, отражающие неполноту знаний и связанное с этим отношение исследователя к модели социальной (в оригинале – физической) системы, показывающее, насколько, по его мнению, она правдоподобна, насколько отвечает реальному положению вещей [Методы нечеткой и неопределенной нечеткой математики].

Соответственно, достоверность формулировок, которая не может быть абсолютной в силу принципиальной неполноты знания свойств моделируемых объектов и средств их исследования, охарактеризована в терминах значений мер правдоподобия и (или) доверия, также в порядковой шкале; значения этих мер характеризуют субъективные высказывания по поводу адекватности тех или иных аспектов модели, обусловленные их неясностью и неопределенностью [Неопределенные нечеткие модели и их применения].

Нашим читателям-менеджерам особенно важно понять, что ни корреляционный, ни регрессионный анализ не позволяет идентифицировать каузальные связи какого-либо явления: данная задача решается только в ходе эксперимента [Акофф, 2002, с. 369]. Вторжение псевдонаучных методов исследований управления посредством корреляционного (сравнительного) либо регрессионного (упрощенного) анализа создает непрерывные источники заблуждений [там же]. Если кто-то классифицирует компании в категориях «успешные–неуспешные», а затем пытается выделить характерные различия организаций, он не имеет права устанавливать причинно-следственные связи между выявленными различиями и успехом (даже если попытка такого рода идентификации случайно окажется правильной, сам метод классификации, безусловно, является ошибочным) [там же, с. 369].

При этом необходимо отметить, что данные критикуемые методы анализа завоевывают все большую популярность в западном научном мире. Научное рассмотрение мира – критика психологической потребности в науке: стремление всё сделать понятным, сделать всё практически полезным, доступным для эксплуатации – насколько это антиэстетично (ценно только то, что может быть учтено и подсчитано) [Ницше, 2020а, с. 131]. Люди за кафедрами, которым не приходилось принимать решения в неопределенной ситуации, не отличают существенное от несущественного, и это относится даже к тем, кто изучает проблему неопределенности (и даже в первую очередь к ним) [Талеб, 2013, с. 28].

Отечественные специалисты также активно осуществляют исследования, построенные на означенных способах, копируя зарубежный опыт, который в свою очередь находит отражение в образовательных программах высших профессиональных учебных заведений. Именно в этой связи представляются интересными критические рассуждения (тем более исходящие от признанного мировым научным сообществом ученого Рассела Линкольна Акоффа, а также с учетом уровня популяризации критикуемых им методов) о своего рода универсальности и силе доказательности, но соответственно целесообразности, эффективности и ограниченности таких способов применительно к конкретным управленческим задачам.

В реальной жизни строгое соответствие требованиям регрессионного и корреляционного анализа встречается очень редко, однако оба эти метода весьма распространены в экономических исследованиях [Ковалев, Волкова, 2002]. Классические направления математической статистики – корреляционный и регрессионный анализ – практически с момента появления применяются для выявления причинных связей; даже если отвлечься от эффектов ложной корреляции и ложной регрессии и принять, что связь действительно существует, то все равно следует понимать, что полученные оценки сами по себе не говорят ничего о виде и направлении связи [Цыплаков, 1998]. Выводы из полученных оценок можно делать только опираясь на предварительные допущения и гипотезы, то есть на положения, не вытекающие из рассматриваемых наблюдений; так корреляционный анализ устанавливает только наличие связи, а выводы о ее направлении делает уже исследователь [там же].

Существует также критически-рефлексивный взгляд на проблемы в сфере управления, высказанный, в частности, в книге «Мифы о менеджменте» [Стюарт, 2010, с. 320], согласно которому не существует науки стратегии, но это еще не причина, чтобы прекратить попытки предвидеть будущее и видеть более общую картину. Причем, по мнению ее автора [там же, с. 319], теория управления уже является частью гуманитарной области знаний, хотя сама еще этого и не осознает (настоящая природа менеджмента относится к гуманитарной науке, которая сегодня не является широко принятой и понятой [там же, с. 18]). Специфика гуманитарного знания состоит в том, что не существует внечеловеческого способа фиксации и распредмечивания значимой для человека информации [Карасик, 2010, с. 7].

Чем больше будут знать о том, что от чего зависит, тем больше шансов сделать меньше ошибок в общественном процессе хозяйствования [Колодко, 2014, с. 34]. Отсутствие практического знания реалий – условий и подтекста решений, принимаемых в сфере экономической политики и управления, является причиной множества наивных мнений и ошибочных рекомендаций экономистов [там же, с. 70].

Больше всего басен рассказывается о познании [Ницше, 2020а, с. 67]. У ученых нет никакой магической формулы для решения социальных проблем, социальные проблемы намного сложнее естественно-научных [Фейнман, 2014, с. 304-305] (справедливости ради нужно отметить, что такого рода вопросы Р. Фейнман относил к категории ненаучных [там же], полагая, что размышления о них обычно так ни к чему и не приводят, причем ученые разбираются в них не лучше любого другого). Кроме того, для социальных наук существен признак открытости научного языка, т.е. совместимости разных языков в одном научном тексте и даже внутри одной теории [Никитина, 2014, с. 21].

Проблема описания сложных систем с участием человека состоит в том, что сложные социальные системы невозможно понять без рассмотрения человека, его ценностных установок и способности к познанию, его внутренних психологических установок и поведения среди других людей, привычек и стереотипов поведения [Попков, 2014, с. 14]. Проблема заключается в том, что у человеческого рационального знания есть пределы в познании сложного на том уровне исследования, который сохраняет неучтожимость сложности; всегда существует предельная граница познания в форме того способа, с помощью которого мы это знание приобретаем [там же].

Список литературы:

1. Акофф Р.Л. Акофф о менеджменте / пер. с англ. под ред. Л.А. Волковой. СПб.: Питер, 2002. (Теория и практика менеджмента)
2. Богалдин-Малых В.В. Современные методы управления: российская реальность. М.: МПСИ; Воронеж, МОДЭК, 2002.
3. Богл Дж. К. Не верьте цифрам! Размышления о заблуждениях инвесторов, капитализме, «взаимных» фондах, индексном инвестировании, предпринимательстве, идеализме и героях / пер. с англ. М.: АЛЬПИНА ПАБЛИШЕР, 2013.
4. Бразговская Е.Е. Чеслав Милош: Язык как персонаж. М.: Летний сад, 2012.
5. Гийом Г. Принципы теоретической лингвистики: сборник неизданных текстов, подготовленный под руководством и с предисловием Р. Валена / пер. с фр. П.А. Скрелина; общ. ред., послесл. и коммент. Л.М. Скрелиной. 4-е изд. М.: ЛКИ, 2010.
6. Гримак Л.П. Общение с собой: начала психологической активности. Изд. 4-е. М.: ЛИБРОКОМ, 2013.
7. Дзялошинский И.М. Язык как мишень / Мишени коммуникативного воздействия // Коммуникативное воздействие: мишени, стратегии, технологии (монография). М.: НИУ ВШЭ, 2012. https://www.hse.ru/data/2014/03/25/1318940850/03%20Воздействие%20ок.pdf
8. Евстигнеев В.Р. Современные экономические теории (Глава 18) / Основы экономической теории (Часть I) // Экономика / под ред. А.И. Архипова, А.К. Большакова. 3-е изд., перераб. и доп. М.: Проспект, 2009.
9. Карасик В.И. Языковая кристаллизация смысла. М.: Гнозис, 2010.
10. Клайн М. Математика: утрата определенности / пер. с англ. Ю.А. Данилова под ред. д-ра физ.-мат. наук, проф. И.М. Яглома. М.: Мир, 1984.
11. Ковалев В.В., Волкова О.Н. Регрессионный анализ // Анализ хозяйственной деятельности предприятия (учебник). М.: ТК Велби, 2002.
12. Колодко Г.В. Куда идет мир: политическая экономия будущего / пер. с польск. Ю. Чайникова. М.: Магистр, 2014.
13. Колодко Г.В. Мир, слова и смыслы (гл. 1) // Мир в движении / Г.В. Колодко;
    пер. с пол. Ю. Чайникова. М.: Магистр, 2009.
14. Ксенчук Е.В. Системное мышление: границы ментальных моделей и системное видение мира. М.: Дело (РАНХиГС), 2011.
15. Ложкин О.Б. Концептуальная схема образования понятий в анализе инвестиционных денежных потоков / Теория экономических систем (секция 1) // Системный анализ в экономике – 2012 (материалы научно-практической конференции в Финансовом университете; Москва, 27-28 ноября 2012 г.). М.: ЦЭМИ РАН, 2012.
16. Методы нечеткой и неопределенной нечеткой математики / под рук. Ю.М. Пытьева. https://cmp.phys.msu.ru/ru/science/fuzzy
17. Могилевский В.Д. Методология систем: вербальный подход. М.: Экономика, 1999.
18. Налимов В.В. В поисках иных смыслов. 2-е изд. СПб.-М.: Центр гуманитарных инициатив, 2013.
19. Налимов В.В. Облик науки. СПб.: Центр гуманитарных инициатив, МБА, 2010.
20. Налимов В.В. Прошлое в настоящем. СПб.: ЦГИ Принт, 2018.
21. Налимов В.В. Разбрасываю мысли. СПб.: ЦГИ Принт, 2015.
22. Неопределенные нечеткие модели и их применения / на основе публикации Ю.М. Пытьева. https://cmp.phys.msu.ru/ru/staff/pytev/nnm
23. Никитина С.Е. Семантический анализ языка науки: на материале лингвистики / отв. ред. Н.Ю. Слюсарева. Изд. стер. М.: ЛИБРОКОМ, 2014.
24. Ницше Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей / пер. с нем. Г.А. Рачинского. М.: Эксмо, 2020а. (Великие личности)
25. Ницше Ф. Несвоевременные размышления: эссе / пер. с нем. Я. Бермана, Т. Гейликмана, Г. Рачинского, С. Франка. СПб.: ЛЕНИЗДАТ, Книжная лаборатория, 2020б. (Литературно-художественное издание)
26. Одайник В. Психология политики / пер. с англ. В. Зеленского. СПб.: Азбука-классика, 2010.
27. Попков В.В. Экономический конструктивизм. Ускользающая реальность: что кроется за объективностью экономической науки? М.: ЛЕНАНД, 2014.
28. Ревзин И.И. Метод моделирования и типология славянских языков. 2-е изд., пер. и доп. М.: Наука, 1967. https://inslav.ru/images/stories/pdf/1967_Revzin_Metod_modelirovanija.pdf
29. Сапир Ж. Империализм экономической науки: размышления о современном состоянии экономической мысли и ее взаимоотношениях с общественными науками / Экономический империализм // Неприкосновенный запас (журнал), №2(28)/2003. http://magazines.russ.ru/nz/2003/2/sa.html
30. Серединский Е.И. Систематика делового мира / Теория экономических систем (секция 1) // Системный анализ в экономике – 2012 (материалы научно-практической конференции в Финансовом университете; Москва, 27–28 ноября 2012 г.). М.: ЦЭМИ РАН, 2012.
31. Серединский Е.И. Стратегическое мышление предпринимателя в контексте спонтанности личности / Теоретические проблемы стратегического планирования на микроэкономическом уровне (секция 1) // Стратегическое планирование и развитие предприятий (материалы XVII-го всероссийского симпозиума; Москва, 12-13 апреля 2016 г.) / под ред. чл.-корр. РАН Г.Б. Клейнера. М.: ЦЭМИ РАН, 2016.
32. Скрелина Л.М. Школа Гийома: психосистематика. М.: Высш. шк., 2009. (Лингвистика XX века)
33. Стюарт М. Мифы о менеджменте / пер. с англ. И.Е. Румянцева. М.: Аквамариновая книга, 2010.
34. Талеб Н.Н. Черный лебедь: под знаком непредсказуемости / пер. с англ. 2-е изд., доп. М.: КоЛибри: Азбука-Аттикус, 2013.
35. Фейнман Р. Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман! / пер. с англ. С.Б. Ильина. М.: АСТ, 2014. (Великие ученые и их открытия)
36. Фейнман Р. Не все ли равно, что думают другие? / пер. с англ. Г.Г. Мурадян, Е.А. Барзовой. М.: АСТ, 2014. (Великие ученые и их открытия)
37. Хомский Н. О природе и языке / пер. с англ. М.: КомКнига, 2005.
38. Цыплаков А.А. Методология эконометрического исследования, 1998. http://www.nsu.ru/ef/tsy/ecmr/disser/chap3.htm
39. Шапиро И. Бегство от реальности в гуманитарных науках / пер. с англ. Д. Узланера. М.: НИУ ВШЭ, 2011. (Политическая теория)
40. Эйнштейн А. Как изменить мир к лучшему / пер. Л. Коротеевой, М. Десятовой и др. М.: Алгоритм, 2013. (Титаны XX века)
41. Яскевич Я.С. В поисках идеала строгого мышления. М.: Университетское, 1989. (Философия.Наука.Мировоззрение)