ПОЭТИКА СИМУЛЯКРА В РОМАНАХ В. ПЕЛЕВИНА «ЧАПАЕВ И ПУСТОТА» И Д. МИТАНЫ «В ПОИСКАХ ПОТЕРЯННОГО АВТОРА»

ПОЭТИКА СИМУЛЯКРА В РОМАНАХ В. ПЕЛЕВИНА «ЧАПАЕВ И ПУСТОТА» И Д. МИТАНЫ «В ПОИСКАХ ПОТЕРЯННОГО АВТОРА»

Массаёва Ванесса

студент, Университет Коменского в Братиславе,

Словакия, г. Братислава

THE POETICS OF SIMULACRUM IN THE NOVELS OF V. PELEVIN "CHAPAEV AND THE VOID" AND D. MITANA "THE SEARCH OF THE LOST AUTHOR"

Vanessa Massayova

Student, Comenius University in Bratislava,

Slovakia, Bratislava

АННОТАЦИЯ

Статья посвящена сравнительному анализу философских практик в словацком и русском постмодернизме. Для сравнения были выбраны романы «В поисках потерянного автора» Д. Митаны и «Чапаев и Пустота» В. Пелевина. В работе использована концепция симулякров Ж. Бодрийяра, с помощью которой исследуется восприятие реальности, представленное в обоих текстах. Анализ романов позволяет сделать вывод о том, что в рассмотренных произведениях речь идёт о постмодернистских по содержанию и дисурсивно-образных по форме попытках отрицания реальности с той разницей, что, в отличие от романа Пелевина, в романе Митаны отрицание мира парадоксальным образом направлено на поиск примирения с ним.

АBSTRACT

The article is devoted to a comparative analysis of philosophical practices in Slovak and Russian postmodernism. For comparison, the novels "In Search of the Lost Author" by D. Mitana and "Chapaev and Void" by V. Pelevin were chosen. The work uses the concept of simulacrum by J. Baudrillard, which explores the perception of reality presented in both texts. The analysis of the novels makes it possible to conclude that in selected works we are talking about postmodernist content and disruptive-figurative form attempts to deny reality. The difference is that, unlike Pelevin's novel, Mitan's novel is, paradoxically, a denial of the world aimed at seeking reconciliation with it.

Ключевые слова: Д. Митана, В. Пелевин, постмодернизм, философские практики, отрицание реальности, симулякр.

Keywords: D. Mitana, V. Pelevin, postmodern, philosophical practices, denial of reality, simulacrum.

Философия постмодернизма, прежде всего, утверждает конечность и ограниченность представлений человека об окружающем мире, указывает на недостижимость истинного знания, к которому в предшествующий исторический период апеллировали отдельные философы и тяготели философские школы и даже целые философские течения.

В соответствии с постулатами постмодернистской философии всё вокруг нас повторяется, подражает наличным феноменам, но не развивается. И так как кажущийся прогресс не несёт в себе ничего перспективного, то современная цивилизация обречена на крах. Постмодернистская мысль играет с попыткой отрицания внушаемых извне фактов и с неприятием той реальности, которую игнорирует поверхностно мыслящее общество.

В ходе исследования мы сосредоточились на сравнительном анализе того, как концепция симулякра Ж. Бодрийяра реализована в произведениях двух постмодернистских писателей – в романе В. Пелевина «Чапаев и Пустота» и в романе Д. Митаны «В поисках потерянного автора». Для достижения данной цели необходимо было, во-первых, определить особенности философских практик, актуальных для русской и словацкой постмодернистской литературы. Во-вторых, попытаться интерпретировать их в компаративном контексте. И, в-третьих, сформулировать обоснованный вывод, касающийся онтологических смыслов, которые порождаются текстами, инспирированными соответствующей философско-концептуальной основой.

Ж. Бодрийяр характеризует эпоху постмодернизма термином «симулякр», который, в частности, отражает множественность постмодернистских представлений о мире. Симулякр – знак, разрушающий реальность. Согласно Бодрийяру, симулякр не имеет ничего общего с какой-либо реальностью, кроме своей собственной. Концепция Бодрийяра раскрывает виртуальную природу реальности. Симулякр вовсе не является тем, что скрывает истину – это истина, которая скрывает тот факт, что её не существует. В обществе не осталось ничего, кроме симуляции. Само понятие истины уже дискредитировано. Симулякр – это образ отсутствующей реальности, правдоподобная форма без оригинала, это копия, оригинал которой безвозвратно потерян [4, с. 365-366].

Бодрийяр указывал также на присущий современному обществу феномен симуляции – порождение абстракций, не имеющих отношения к реальности, замену реальности некоторыми «признаками» реальности и проч. [1, с. 189].

В свою очередь, в основе обоих романов лежит раздвоение личности главных и второстепенных персонажей. В этой связи можно утверждать, что речь идёт о создании ложной идентичности для того, чтобы скрыть и защитить своё истинное «Я».

Так, образ главного героя романа Пелевина Петра Пустоты полон внутренних противоречий. Начало книги знаменуется характерной для авантюрного сюжета сценой с переодеванием, когда после убийства своего бывшего однокурсника Григория фон Эрнена Петр меняется с мертвецом верхней одеждой. По словам Пустоты, кожаная куртка «задушенного приятеля» «пришлась [ему] впору», и когда он «перетянул её ремнем с болтающейся кобурой и посмотрел на своё отражение», то «увидел в нём совершенно нормального большевика» [3, с. 7].

Вследствие такой примитивной манипуляции, а также того, что Пустота не только «экспроприировал» у убиенного «жестян[ую] банк[у], полн[ую] кокаина […] и толст[ую] пачк[у] денег», но и «удостоверение на имя сотрудника ЧК Григория Фанерного» [3, с. 7], протагонист романа обретает новое альтер-эго.

Более того, Пустота в своих снах, насыщенных хитросплетениями его раздвоенной личности, переживающей, в том числе, революционную эпоху вместе с легендарной личностью комдива Чапаева, размышляет о судьбе своей родины и приходит к выводу о том, что только снаружи она выглядит величественной и решительной, но внутри она просто кишит отвратительными, отталкивающими типами.

Он даже ставит под сомнение мотивы и значение революции, в событиях которой он якобы участвует, поскольку утверждает, что «реформы не затронули глубинных основ русской жизни, пройдясь шумным ураганчиком только по самой её поверхности» [3, с. 77]. А это значит, что даже от эпохальных внешних событий русская жизнь вряд ли пострадает, ибо эта жизнь по своей природе не склонна к изменениям, реформам и трансформациям.

Намечает Пелевин и два возможных пути будущего, по которым может пойти Россия. Либо она присоединится к Западу, что он описывает как «алхимический брак России с Западом» [3, с. 45]. Либо Россия может направиться в сторону Востока, к чему автор склоняется в большей степени, и поэтому утверждает, что «России необходим алхимический брак с Востоком» [3, с. 88]. Но все эти предположения не развеивают сомнений относительно неопределенного будущего, а ещё в большей степени их углубляют.

Основу сюжетной линии романа составляет преимущественно вымышленная реальность Петра Пустоты, но, кроме этого, постепенно открывается и внутренний мир его товарищей по палате – Володина, Сердюка и Просто Марии. Образ Просто Марии воплощает ту разновидность советского человека, безумие которого детерминировано разрушением идеологических симулякров и вытекающего из этого стремления бежать от утратившей смысл повседневности, что целиком отвечает концепции Бодрийяра.

С другой стороны, истории остальных персонажей характеризуются тем, что каждый из них представляет не столько самого себя, сколько вынужденно играет роль, противоречащую его природе. Достаточно вспомнить в этой связи посещение Сердюком торгового дома «Тайра».

В конечном итоге все эти фантасмагорические истории сливаются в один сплошной фикциональный поток, барахтанье в котором Петра Пустоты позволяет протагонисту романа начать осознавать, что на самом деле его представления о реальности могут и, по всей видимости, являются, как минимум, далёкими от этой реальности.

Впоследствии он даже признаёт, что его сознание могло создать плюралистический ряд симулякров, с помощью которых он пытается смириться с реальностью.

В том же ряду лежит и критика Пелевиным влияния, оказываемого на общество СМИ и телевидением – особенно последним, так как «телевизор – это просто маленькое прозрачное окошко в трубе духовного мусоропровода» [3, с. 88], служащее для эффективной промывки мозгов посредство изображения такого варианта якобы действительности, которая не имеет ничего общего с реальностью. Зато, безусловно, коррелирует с симулякризованным миром Ж. Бодрийяра.

Не только в случае с Пелевиным, но и в случае с Митаной мы сталкиваемся с утверждением, что любой режим является симуляцией, а потому социализм есть не что иное, как огромная фикция. Эта мысль подтверждается, например, максимой о том, что «совершенно не важно, понимаешь ли сам произносимые слова. Важно, чтобы их понимали другие. Нужно просто отразить ожидания толпы» [3, с. 39]. Эти разглагольствования свидетельствуют о том, что те, кто представляют режим, выступают в роли своеобразных медиумов, функционирующих как олицетворённые симулякры мнимых социальных запросов.

Митана так же, как и Пелевин используют платоновскую притчу о пещере, связанную с концепцией симулякра Бодрияра и объясняющую, что мир, в котором мы живём, является всего лишь «…зеркальным отражением…» [2, с. 60] фактов.

Прибегает Митана и к фантасмагорической образности, рассказывая о том, как из рая был изгнан Сатана, а именно: Бог, будучи беспробудным пьяницей, всё же сумел переманить на свою сторону большинство членов Политбюро (то есть Демиургов), и, таким образом, лишить Сатану его законной должности. Более того, словацкий автор уподобляет Бога Сталину в части, касающейся культа личности их обоих [2, с. 55-56].

Вместе с тем Люцифер парадоксально выступает в некоторых эпизодах как защитник Бога и его деяний, раскрывая при этом пикантные подробности, характеризующие возникновение человеческого рода. Но поскольку Сатана всегда традиционно играл роль обманщика и лжеца, то главный герой растерян и не знает, что во всём этом правда, а что выдумка и симуляция. Митана утверждает, что принятые до сих пор истины – ложны [2, с. 111], и представляет нам совершенно иную интерпретацию происхождения человека.

Главный герой романа Митаны – писатель Томаш Элиаш, выведен в книге под псевдонимом «Душан Митана». У него диагностировано биполярное расстройство и шизофрению. Он говорит, что испытывает «чувство одновременности, ему ка[жется], что он жи[вёт] одновременно здесь и в другом месте, будто бы в пятом измерении» [2, с. 37], тем самым отрицая объективную реальность и вторя образному миру Пелевина, также построенному на раздвоенности персонажей.

Правда, причины, по которым протагонист в романе Митаны симулирует проблемы с психическим здоровьем, лежат не в социальной, как у Пелевина, а в финансовой сфере и связаны с элементарной заботой о сохранении своего единственного дохода. Кроме этого, ещё одну параллель между текстами обоих постмодернистов можно усмотреть в том, что главный герой Митаны, уединившись в собственной квартире и пребывая в состоянии перманентного алкогольного опьянения, создаёт ещё одну симуляцию, в рамках которой, взявшись ниоткуда, его посещает Люцифер и затевает с ним внутренний диалог.

Иначе говоря, сюжетная линия колеблется между этим разговором и повседневной жизнью, постепенно выходящей из-под контроля главного героя. Вследствие этого внутренний мир героя начинает преобладать над здравым смыслом, и поэтому он больше не в состоянии справляться с реальностью, хоть и избавиться от неё, как герои Пелевина, с помощью глиняного пулемёта ввиду отсутствия последнего он тоже не может.

Таким образом, мы можем с уверенностью сказать, что в обоих проанализированных романах речь идёт о постмодернистских по содержанию и дисурсивно-образных по форме попытках отрицания реальности. Отличие между ними заключается в том, что отрицание в романе Пелевина приобретает тотальный и абсолютный характер, а в романе Митаны это отрицание через создание фиктивной внутренней реальности, которая действует как защитный механизм от ужасов внешнего мира, направлено на поиски примирения с оным.

Список литературы:

1. Ильин И. П. 1998. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. Москва: Интрада. URL: http://lib.ru/CULTURE/ILIN/postmodern.txt
2. Mitana D. 2017. Hľadanie strateného autora. Levice: KK Bagala. 309 с.
3. Пелевин В. 1999. Чапаев и Пустота. Вагриус. 165 с.
4. Rivkin J., Ryan M. 2004. Literary theory, an anthology. Oxford: Blackwell Publishing. 1335 с.