РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ЛИНГВОКРЕАТИВНОГО ПОТЕНЦИАЛА ЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ В ИНДИВИДУАЛЬНО-АВТОРСКОЙ КАРТИНЕ МИРА ХУДОЖНИКА
РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ЛИНГВОКРЕАТИВНОГО ПОТЕНЦИАЛА ЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ В ИНДИВИДУАЛЬНО-АВТОРСКОЙ КАРТИНЕ МИРА ХУДОЖНИКА
Левченко ИннаАлексеевна
соискатель кафедры общего языкознания Адыгейского государственного университета,
РФ, г. Майкоп
АННОТАЦИЯ
В статье рассматриваются события в их развитии, что обусловливает в таких нарративных текстах наличие комплекса необходимых элементов (вступление, завязка, кульминация, развязка, кода). Нарратив способен реализовывать как реальную, так и искусственную последовательность, причем последняя может быть востребована в случае коммуникативной целесообразности, осознаваемой субъектом повествования. Автобиографический дискурс М. Шагала обусловлен разнообразием репрезентаций взаимодействия человека и языка в нем, а именно корреляцией субъективной и объективной истории, манифестированием компонентов внешнего и внутреннего мира, что позволяет данному виду дискурса получить особые возможности в плане изучения реализации особенностей образа мира и языкового сознания автора.
Ключевые слова: нарратив, автобиографический дискурс, коммуникативная целесообразность, индивидуально-авторская картина мира, образа мира, языковое сознание автора.
Для современной лингвистики аксиоматично, что прерогативой нарративных (повествовательных в самом общем смысле слова) текстов является эгоцентричное время: цель таких текстов – сообщение о некотором событии прошлого, в то время как описание и рассуждение как функциональные типы текстов не могут быть охарактеризованы с позиций эксплицированного временно́го вектора, т.к. направлены на репрезентацию настоящего, длящегося в настоящий момент. Рассуждение и описание должны создать не темпоральную, а логическую последовательность [См.: 1, с. 204].
В.И. Тюпа указывает, что основной функцией описания является «не выхватывание или отступление, как иногда кажется, а связывание или переход» [3, с. 80], иначе говоря, запечатление момента действительности в его естественном виде, а не его называние, что обусловливает фактографичность описаний (таковы, например, словесные пейзажи и портреты). При этом нельзя забывать, что «субъект описывает свой опыт посредством того, что он описывает, как выглядят вещи, звук, запах, вкус, но вместе с этим он описывает свойства объектов и событий исходя из своего личного опыта. Такое феноменальное поле, которое состоит из множества личных переживаний можно представить в качестве кино или телевизионного экрана, на котором показывают события из жизни субъекта» [2, с. 18-19].
Стремясь представить описываемые события в их развитии, повествование придает излагаемому событийный статус, что обусловливает в таких нарративных текстах и наличие комплекса необходимых элементов (вступление, завязка, кульминация, развязка, кода). Нарратив способен реализовывать как реальную, так и искусственную последовательность, причем последняя может быть востребована в случае коммуникативной целесообразности, осознаваемой субъектом повествования. Однако нарративные тексты всегда отражают и противостояние фабулы (хронологическая последовательность событий, совокупность фактов, сообщаемых в тексте) сюжету (индивидуально-авторское понимание и избирательное отражение фабулы). В отличие от повествования рассуждение включает тезис (утверждение), доказательство (аргументацию) и вывод (заключение/обобщение), но последний элемент может содержаться и в подтексте: тезис находит подтверждение в аргументации, а заключительный вывод должен стать результатом самостоятельных размышлений адресата рассуждения [5].
Индивидуально-авторское отношение к историческому времени – один из определяющих прагматику нарратива аспектов в автобиографическом дискурсе М. Шагала.
Повествуя о событиях своей жизни, художник останавливается особо на тех, которые помещены не только в контекст жизни личности, но и значимы для европейской истории. Однако, разумеется, для того, чтобы стать событием, достойным нарративизации, этот исторический факт должен быть объективно важным и для языковой личности художника, например: «Все теперь пойдет по-новому. Я был как в чаду.
Не слышал даже, что говорил Керенский. Он — в апогее славы. Наполеоновский жест: рука за пазухой; наполеоновский взгляд. Ходили слухи, что он спал на императорском ложе.
Кабинет кадетов сменили полудемократы. Потом пришли демократы.
Единства не получилось. Крах» [4]. Необходимо особо подчеркнуть, что иронически осторожное отношение художника к власти вполне оправданно, а смена различных партий в управлении Россией в 1917 году лишь иллюстрирует личностно-ориентированный нарратив в автобиографическом дискурсе. Отметим, что отношение к министру-председателю Временного правительства А.Ф. Керенскому в приведенном контексте саркастично (Наполеоновский жест: рука за пазухой; наполеоновский взгляд. Ходили слухи, что он спал на императорском ложе), а описание различных изменений внутри государственных структур характеризуется уже безразличной констатацией факта (Единства не получилось. Крах).
Общее состояние хаоса в стране объективировано М. Шагалом в его автобиографическом дискурсе имплицитно, например: «В Берлине я пробыл недолго и двинулся в Россию.
— Смотри, вот она, Россия, — сказал я своей спутнице, сойдя на перрон вильненского вокзала.
И еле успел удержать носильщика, который чуть не улизнул с моими вещами» [4]. Сам факт, что носильщик может украсть вещи, свидетельствует не только о росте преступности, но и о кардинальном перевороте общественного сознания (И еле успел удержать носильщика, который чуть не улизнул с моими вещами).
Исторические события включены в нарратив М. Шагала постольку, поскольку они способны вызвать личностное отношение. Если художник проявляет эмоциональность, то и конкретное историческое событие или целый ряд таких сменяющих друг друга событий становятся нарративными, участвуя в структурировании автобиографического дискурса, например: «На Россию надвигались льды. Ленин перевернул ее вверх тормашками, как я все переворачиваю на своих картинах. Мадам Керенский бежал. Ленин произнес речь с балкона.
Все съехались в столицу, уже алеют буквы РСФСР. Останавливаются заводы. Зияют дали. Огромные и пустые. Хлеба нет. Каждое утро у меня сжимается сердце при виде этих черных надписей» [4]. В приведенном контексте неслучайна метафора На Россию надвигались льды, которая, разумеется, отсылает читателя не только к реальному времени (Октябрьская революция совершена в канун наступающих холодов), но и, прежде всего, к тому международному положению, в котором страна оказалась в результате революционных событий. Сравнение деятельности В.И. Ленина и творческого метода самого М. Шагала говорит, скорее, не о согласии художника с идеологией нового правительства большевиков, а о том обескураживающем для художника впечатлении, которое оставляют действия новой власти: Ленин перевернул ее вверх тормашками, как я все переворачиваю на своих картинах. Необходимо также подчеркнуть, что известное всем бегство А.Ф. Керенского, переодетого в женское платье, вносит определенный комизм и эксплицируют своеобразное чувство юмора автора книги «Моя жизнь» (Мадам Керенский бежал). Вторая часть приведенного контекста свидетельствует о тесной связи визуального восприятия окружающей действительности и речемыслительной деятельности продуцента автобиографического дискурса (алеют буквы; останавливаются заводы; зияют дали). Авторская эмоциональность манифестирована в данном контексте в высказывании Каждое утро у меня сжимается сердце при виде этих черных надписей.
Отношение к представителям власти у М. Шагала также весьма интересно, и без иронического отношения к происходящему, как утверждает сам художник, ему невозможно было бы выжить в этом суровом новом мире: «Твердя себе, что это просто пацаны, напускающие на себя важный вид, хоть они и стучат на собраниях багровыми кулаками по столу, я шутливо толкал плечом и шлепал пониже спины то девятнадцатилетнего военкома, то комиссара общественных работ. Оба они, здоровенные парни, особенно военком, быстро сдавались, и я победно ехал верхом на комиссаре» [4]. Метафорические контексты и различные атрибутивы создают фантасмагорическую картину, передавая и динамику эмоций в данном фрагменте (маркеры выделены курсивом). Особый интерес представляет метафора я победно ехал верхом на комиссаре, которая имеет прямые отсылки к метафорическим образам картин М. Шагала.
Для М. Шагала событие оказывается достойным того, чтобы о нем рассказать, если оно может быть соотнесено с собственной системой ценностей художника, с его пониманием нравственности, духовности и сущности искусства, при этом именно необходимость творчества становится той мерой, которой он меряет все, происходящее в его жизни, например: «Однажды, когда я в очередной раз уехал доставать для школы хлеб, краски и деньги, мои учителя подняли бунт, в который втянули и учеников.
Да простит их Господь!
И вот те, кого я пригрел, кому дал работу и кусок хлеба, постановили выгнать меня из школы. Мне надлежало покинуть ее стены в двадцать четыре часа» [4]. Жертвенность самого М. Шагала в отношении того дела, которому он посвятил часть своей жизни, - обучение живописи бывших беспризорников. И это глубоко нравственное занятие, к сожалению, встречает со стороны сотрудников школы, которых сам Шагал принимал на работу (те, кого я пригрел, кому дал работу и кусок хлеба), не только непонимание: оно оборачивается обманом, воровством и бунтом. Самым непростительным автор автобиографической книги считает, конечно, то, что эти «учителя» бросили школу и учеников, что противоречит всем общечеловеческим моральным принципам: «На том деятельность их и кончилась. Бороться больше было не с кем. Присвоив все имущество академии, вплоть до картин, которые я покупал за казенный счет, с намерением открыть музей, они бросили школу и учеников на произвол судьбы и разбежались» [4].
М. Шагал тяжело переживает само столкновение жестокой исторической реальности и собственных творческих поисков, самой своей принадлежности к миру искусства, например: «Мои картины, без рамок, теснились на стенах двух комнатушек, где располагалась редакция журнала «Штурм», штук сто акварелей были навалены на столах.
Это было на Потсдамерштрассе, а рядом уже заряжали пушки» [4]. Контраст между визуальными образом, транслируемыми в дискурсе Шагала вербально (мои картины, без рамок, теснились – заряжали пушки), неслучайно дополнительно фиксируется точно идентифицируемым в пространстве (на Потсдамерштрассе) и не имеющим такой пространственной закрепленности (рядом). Так происходит потому, что для художника ужас надвигающейся войны всюду, хаос охватывает весь мир. Такое же эмоциональное отношение к началу Первой мировой войны отмечено нами и в следующем контексте: «Что делать, если мировые события видятся нам только через полотна, сквозь слой краски, точно сгущается и дрожит облако отравляющих газов? В Европе грянула война. Пришел конец кубизму Пикассо. Какая-то Сербия, что за важность! Истребить всех этих босяков! Поджечь Россию и нас с нею вместе…» [4]. И вновь факты истории и факты живописи оказываются контактно расположенными в нарративе художника (мировые события видятся нам только через полотна, сквозь слой краски, точно сгущается и дрожит облако отравляющих газов; В Европе грянула война. Пришел конец кубизму Пикассо).
Несомненно, особое внимание лингвистов к автобиографическому дискурсу обусловливается разнообразием репрезентаций взаимодействия человека и языка в нем: корреляции субъективной и объективной истории, манифестирование компонентов внешнего и внутреннего мира сообщают данному виду дискурса особые возможности в плане изучения реализации особенностей образа мира и языкового сознания автора. Автобиографический дискурс художников, чья жизнь в своих временны́х рамках совпала с переломными историческими событиями, представляет особый интерес, т.к. является сложным синтезом собственно автобиографического и профессионального дискурсов, репрезентируя также разнообразные культурные коды и этноспецифические смыслы. В автобиографическом дискурсе М. Шагала значимы компоненты индивидуально-авторской картины мира художника, которые обнаруживают лингвокреативный потенциал его языкового сознания, одновременно объективируя реализацию его творческой личности в изобразительном искусстве.
Список литературы:
- Карасик, В.И. Языковые концепты как измерения культуры (субкатегориальный кластер темпоральности) / В.И. Карасик // Научная библиотека Центроконцепта: Концепты. – 1997. – Вып. 2. – С. 154-171.
- Плейс, У. Является ли сознание процессом в мозге? / У. Плейс, М.А. Секацкая. – DOI: https://doi.org/10.17323/2587-8719-2018-II-4-193-203 // Философия. Журнал Высшей школы экономики. – URL: https://philosophy.hse.ru/article/view/8601
- Тюпа, В. О предмете нарратологии / В. Тюпа // Опыт и теория: рефлексия, коммуникация, педагогика: сборник научных статей. – Москва, 2012. – С. 74-80.
- Шагал, М. Моя жизнь / М. Шагал. – Москва : Эллис Лак, 1994. – 208 с. – URL: https://royallib.com/book/shagal_mark/moya_gizn.html
- Шевченко, Н. В. Основы лингвистики текста: учебное пособие / Н. В. Шевченко. – Москва : Приор-издат, 2003. – 156 с.